Впрочем, по истечении двух часов, нас всех погрузили в промороженный автобус и привезли в не менее промороженный самолет, от одного вида которого было как-то не по себе. Дело в том, что авиакомпания, видимо, решила сэкономить немного денег: обнаружив, что пассажиров набралось не так и много, заменила и без того некрупный ТУ-134 на совсем дамский АН-24. Тот самый у которого вход в салон через, пардон, откидывающуюся задницу. Так вот, через эту гостеприимно (и, очевидно, весьма) давно откинутую задницу весь самолет насквозь проморозило, однако нам не оставалось ничего другого, как занять свои помороженные места.
Вокруг же самолета сновали какие-то странные люди с большими разводными ключами и что-то говорили в адрес самого самолета, упоминая всуе его возраст, а также генеалогическое дерево конструктора самолета. Через полчаса сидения и подпрыгивания в нетеплых креслах появилась стюардесса. Было такое впечатление, что ее только что насильно оторвали от продолжающегося отмечания Нового года и при этом совсем не дали передохнуть. Она обвела всех послепраздничным взглядом и хрипло предложила желающим холодной воды. На жалобные просьбы сделать горячего чайку или хотя бы кипятку, она экспрессивно ответила, что в этом неработающем самолете не то что кипятку, но даже командира экипажа найти невозможно.
Выяснилось, что командир как-то и в самом деле подзатерялся по дороге от стола в аэропорт, а самолет уже третий час пытаются завести озверевшие техники, неизвестно почему и как оказавшиеся на работе в такой день. Действительно, удары тяжелых предметов по корпусу раздавались все сильнее, а высказывания в адрес самолета все громче. Наконец один из техников ввалился в самолет и заявил: эта колымага никуда не полетит, потому как завести ее в такой мороз нет никакой возможности. Надо сказать, что я без особого огорчения (даже с легким облегчением, пусть с легким же обморожением) воспринял эту новость, так как путешествовать на таком музейном экспонате почему-то расхотелось. Но не тут-то было…
Подъехал все тот же, заиндевевший автобус, и мы, растирая руки и лица, вывалились из мертвой железной птицы и вскоре покатили в здание аэропорта. Там мы, как взрослые, снова прошли паспортный контроль, затем таможню, все-таки граница, как-никак, и опять попали в звенящее от мороза, знакомое нам стеклянное здание. Сплотившись к тому времени в единую пассажирскую общность, мы бодро стучали в пластиковое окошко офиса авиакомпании с предложениями немедленно посадить нас на другой самолет. Возникающий из ниоткуда коньяк практически не помогал от холода и действовал скорее как утолитель жажды и средство стимуляции жизнедеятельности организма.
Удивительно, но уже через час снова объявили регистрацию, и мы точно разученными движениями молниеносно прошли регистрацию, паспортный контроль, таможню (граница же!) и попали в знакомый накопитель. Попрыгав по привычке с полчасика на бетоне, мы опять погрузились в уже родной, уже навек обледеневший автобус и покатили по летному полю. Но когда мы остановились, меня охватило неприятное предчувствие. Нас встретила все та же, по-прежнему гостеприимно распахнутая задница знакомого АН-24. Стюардесса, оказавшаяся на сей раз в автобусе, великодушно объяснила нам, что пока мы топтались в аэропорту, озверевшим техникам удалось-таки завести самолет. Да-да, именно так, дословно: «удалось-таки завести этот … [нехороший] самолет». Так что мы, очевидно, должны были испытать приступ счастья и прилив нежности к техникам, от того, что сейчас наконец-то упорхнем из этого белого безмолвия. Однако счастья отчего-то не ощущалось, только жуткий холод, а лететь на ожившем чуде техники совсем не хотелось, по совершенно неизвестной причине.